За кулисами Кировского — великолепные Комлева, Колпакова и я. Пришли посмотреть на нового мальчика в «Баядерке». Приехал с периферии, проходит, как у нас говорят, процесс облагораживания в великих стенах. Танцует хорошо. И вот застыли мы в восторге, наблюдая… А белокурый ангел впрыгивает в кулису, смачно сплевывает нам под ноги — и обратно на сцену!.. Шок и растерянность на лицах прима-балерин я запомнила на всю жизнь.
«Ангелу» сейчас прочат должность Сережи Филина в Большом театре. У меня это вызывает весьма противоречивые чувства. Хотя к балету я давно отношусь без иллюзий. И раньше всего хватало. Правда, кислотой не плескали…
Балет сложно понять человеку со стороны, его изнутри-то принять до конца удается единицам. Наши наставницы говорили, что мы и умирать должны в первой позиции. Терпение на грани мазохизма, привитое с детства, — вот что такое балет. Без боли нет результата. Каторга в кружевах — по меткому выражению Майи Плисецкой. Балет, конечно, не забрал мою судьбу целиком и без остатка. Но проник в каждую клеточку, и, надо признать, даже встречи и расставания с любимыми мужчинами оказались так или иначе с ним связанными.
…Ты —маленькая девочка и делаешь свои первые батман тандю. На втором движении подходит педагог и проводит рукой по твоей спине. Так вот, не приведи бог она окажется сухой! Тогда: «Выйди вон из класса — ты не старалась!» Начальные классы — это фундамент, и не только технический. Не вспотела — не старалась — у тебя нет будущего. Действительно нет.
Поначалу я очень хотела заниматься фигурным катанием. Но папа, известный архитектор и рациональный человек, изучив вопрос, сказал: «Нет. Вид спорта очень травматичный. И это не искусство». Почему я вспомнила? Потому что к балету сейчас начали относиться как к спорту высоких достижений. Мне кажется, от этого и все беды. Раньше каждый занимал свою нишу, и людям было нечего делить. Может, поэтому и на откровенные преступления не шли?..
В училище я попала к очень хорошему педагогу — Галине Новицкой. Из ее учениц сейчас гремят Ульяна Лопаткина, Алла Сигалова. С третьего класса начала заниматься дополнительно в Мариинке у Натальи Большаковой и Вадима Гуляева. В одной гримуборной со мной — великолепные и неподражаемые Ирина Колпакова, Габриелла Комлева. Плюс бегала на все спектакли Галины Мезенцевой, своего кумира. Я не знала ни что такое выходные, ни что такое каникулы. Один балет, кругом балет, снова балет.
Но и результат был! Машу в «Щелкунчике» я станцевала раньше других девочек, на втором курсе училища, и это было круто. Моему дебюту не помешала даже травма стопы. А нога однажды заболела так, что искры из глаз, едва дотанц
готовят: никого не волнует, как ты себя чувствуешь, если зритель купил билет. Чтобы прервать спектакль по уважительной причине, нога должна, как минимум, отвалиться… Оттанцевала я тогда, вышла на поклон и поняла, что сама со сцены уйти не смогу! К счастью, мой отчаянный взгляд не остался незамеченным. Мальчики сымпровизировали стульчик из рук, посадили меня и упорхнули за кулисы, вроде так и задумано. Потом поехала в травмпункт. Мама консультировалась с самыми лучшими специалистами, водила меня по врачам. Но ногу лечили все равно долго.
— Какие еще последствия у дебюта были?
— Я понимаю, о чем вы. Конечно, конкуренция в балете мощная. И не всегда честная. Мариинка ведь одна!
Как и Большой, как и Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. А нас, способных и амбициозных, много. Хотя буквально на результаты конкуренции «налетала» только мама. Она везде была со мной: трико стирала, ленточки пришивала, переговоры вела, разве что не танцевала. Надо сказать, что балетная мама — это же менеджер, завхоз, охранник и повар в одном лице! Кстати, мама Сережи Филина тоже при нем постоянно. Тетя Наташа, как все мы ее называем, в душе четырежды балерина. Так вот, перед тем как отдать «дитю» корсет или «балетки», как правило, оные исследуются маминой рукой. Тут нюх и рефлекс почище, чем у собаки Павлова! Мама, проверяя мои пуанты, резала руки два раза. Оба раза о бритвы. Но это были чисто детские разборки, в духе иголок в полотенце. Во взрослом балете такое все-таки встречается крайне редко.
Зато появляется такое другое, что лучше уж бритвы… Тот же Филин ждал какого-то выпада. Говорил, что проблемы в БТ есть и недоброжелателей много. «Не переживай, не обращай внимания», — эти слова я часто произносила в ответ на какие-то его рассказы. Но он-то думал — будет «слив» компромата или что-то в этом духе. Эпистолярная война, анонимки начальству, звоночки с кляузами — это гораздо больше в балетном духе. Что кто-то решится на физические действия, и предположить было нельзя…
Историю вспомнила. Моя подруга, оперная певица Любовь Казарновская как-то рассказала про один случай. По-моему, в Чикаго у нее был особенно ответственный дебют, она волновалась… Выбежала из гримерки, вспомнила, что что-то забыла, и тут же вернулась. На ее туалетном столике
уже стоял стакан чая. «Боже, какая предупредительная администрация — на секунду вышла, а они уже чай принесли!» — подумала Люба и уже собралась было отхлебнуть… Стакан с чаем вовремя перехватила вошедшая костюмерша: «Стоп! Сейчас сюда заходила твоя дублерша… Может, оно и ничего, но чай я налила бы новый!»
Ну так вот. Во времена моей юности интриги были не столь опасными и изощренными. Чаще всего — «обычно дамскими». В училище меня сильно недолюбливала женщина-парторг, которая вела параллельный курс. Не давала ей покоя моя запоминающаяся личность. А на втором курсе мы поехали на гастроли в Швецию. Нас с Андреем Плехановым, однокурсником и будущим мужем, только-только накрыло светлым чувством. Семнадцать лет, первая любовь… Короче, весь обратный путь на пароме мы учились
целоваться. Это стало формальным поводом для вызова нас «на ковер», то есть на партийное собрание. Парторг требовала кары на наши морально неустойчивые головы, желательно с занесением в личное дело. Между прочим, могло здорово подпортить карьеру в те времена.
И вот сидим мы с Плехановым в коридоре. За стеной кипит собрание, а слышимость прекрасная! Все вспомнили: кто кого оставил, кто по Фонтанке убегал, кто от кого по морде получал… В итоге пришли в выводу, что у детей, то есть у нас, нормальное развитие и, к счастью, полный порядок с ориентацией. Наказания мы избежали. Больше того, я потом здорово продвинулась по общественной линии — стала секретарем комсомольской организации всего училища.
Так уж вышло, что практически с раннего возраста я поняла: формальных навыков и даже одаренности маловато для карьеры в нашей стране. Надо вырасти в среде, впитать ее, знать все повороты… В мое время иерархия в балете была железобетонной. Если по коридору идет прима, этуаль, девочки должны сделать книксен и потупить глазки в пол. А если этуаль еще и что-то тебе сказала, вне зависимости от того, что именно, — это сказочное везение, потому что на тебя обратила внимание богиня! Ответить своему педагогу на замечание — этого и представить нельзя! Воз-му-титель-но! Такие ошибки допускали разве что совсем уж периферийные юные дарования. История. Упомянутый «белокурый ангел» частенько повторявшимся «А чо?» убивал, конечно. Но относились снисходительно — в конце концов, новый человек, только-только приехал
на стажировку из Тбилиси. Но чтобы в таком тоне ответить педагогу-репетитору… Занимался с ним Олег Соколов, знаменитый своим монументальным спокойствием. И вот стоим с девочками, наблюдаем за классом. Педагог делает замечание. «А чо? Я считаю, что все сделал правильно», — возражает танцовщик. Наша стайка замирает в ужасе. И в следующую секунду в «ангела» летит стул. Мы — врассыпную, стул разбивается о стену!..
Сейчас господин Зеленский — состоявшийся артист и все такое, но иногда по-прежнему у самых разных людей возникает острое желание швырнуть в него стулом… Homo sapiens в области самого своего нутра со временем все-таки не меняются. Мы встретимся с ним через несколько лет при занятных обстоятельствах. Балетная колода тасуется причудливее,
чем все остальные. Это точно.
Впервые задвинуть мою карту в битые попытались, наверное, на государственном экзамене по классике. Я стояла в центре как лучшая ученица. Шла на твердую пятерку, на красный диплом. А репетиционный зал в Вагановском училище не ремонтировался со времен самой Агриппины Яковлевны. Легендарный Рудольф Нуреев однажды зашел туда во время своего последнего приезда в Санкт-Петербург. Я как раз работала у станка. А на деревянном поручне торчал кем-то плохо забитый гвоздик, который всегда всем мешал. Так вот, Нуреев отодвинул меня, провел рукой по поручню и засмеялся: «Ну что, бл…? Гвоздь как торчал, так и торчит!»
Деревянный пол за двести лет настолько деформировался, что местами в расщелины кулак влезал! И
вот во время экзамена в одну такую дыру я ступней и угодила. Тело крутится, а нога остается на месте. Понимаю: что-то сломалось в стопе, но подойти и сказать: «Не могу, потом пересдам» — мне даже в голову не пришло. Лучшая девочка на курсе, к тому же я так готовилась…
С левой ноги сделала все на «отлично», а с правой было очень больно… Это заметили, спросили — что случилось? «Мне кажется, стопу сломала», — объяснила я. На что педагог параллельного курса незамедлительно отреагировала: «Гинкевич симулирует!» И мне поставили «4+» по классическому танцу. После получения медицинского заключения — трещина в плюсневой кости, идущая в сустав, — я отправилась к экзаменаторам. «Теперь видим, что не обманула. Но не переделывать же диплом?» — сказали мне. Плакала от несправедливости я
долго и с упоением. Правда, дома.
Великолепная Дудинская предлагала мне поучиться еще годик, чтобы выпускаться с ее девочками, но у меня любовь-морковь и настроение — быстрее бы расписаться с Андреем. Плюс строгие родители и главное — великий Юрий Григорович! Он пригласил меня в Большой театр. Поэтому я спала и видела свой отъезд в Москву, где у меня начнется новая, абсолютно взрослая и самостоятельная жизнь. В то время Большой театр и Мариинка (Кировский в прошлом) были антагонистами. Ленинградских «балетных» в столицу как-то не особенно звали… Григорович же пригласил трех мальчиков (включая моего Андрея) и меня. В 90-м Юрий Николаевич собрал лучшую молодежь балета в свою так называемую Студию Григоровича на базе Большого театра. Нас называли «бриллиантовые звезды
Григоровича».
Мне сразу дали сложнейший репертуар в балетах «Золотой век» и «Лебединое озеро». И тем не менее я не очень уверенно себя чувствовала в незнакомом городе, новом коллективе. За моими девочками-одногодками стояли преподаватели, а за мной — никто. Поэтому сначала в репетиционном зале я скромно отправилась к боковому станку. Тут надо пояснить. Станок располагается буквой «П». За средним стоят премьеры, солисты, справа-слева — корифеи и кордебалет. Тихо в сторонке прозанималась неделю. А потом Юрий Николаевич взял меня за ручку и поставил между Илзе Лиепой и Ниной Семизоровой за средний станок. Это очень много значит в стратегическом смысле. Да и про формальный фейс-контроль Григоровича легенды слагаются! Он должен видеть
«картинку» целиком. Я, когда пришла в Большой, не могла поверить своим глазам — невероятное количество привлекательных мужчин и женщин в одном месте. Люди-скульптуры.
— Вы с Филиным, наверное, тогда познакомились?
— Да, и, кстати, у Сережи из-за его интересной внешности была кличка Аладдин. Девочки говорили о нем с придыханием.
— А Николай Цискаридзе?
— На сцене мы не пересекались, я уже уходила, когда он только начал набирать репертуар и танцевать ведущие партии. Коля пришел из хореографического училища обычным скромным балетным ребенком. Тоже очень неординарным внешне: красивые ноги, которые начинались от глаз, —
вылитый маленький лосенок. На самом деле Цискаридзе я восхищаюсь. Коля — животное сцены в самом лучшем смысле. Он ни на что не отвлекается, как все мы, бренные. Настоящий фанат и безумно по-своему любит Большой театр.
…Григорович был вынужден распустить нашу студию, когда уходил из Большого театра не по своей воле. Правда, и «бриллианты» значительно к тому времени поредели. Один за другим за рубежом остаются на постоянное жительство 45 наших ребят. Скандал! В этот же период закончился и мой первый брак. Шесть лет, кажется, я только и делала, что говорила мужу про то, как бы уехать. А в результате оказалась в Москве, а Андрей остался в Америке.
Поначалу хотела вернуться в Мариинку. Но главный балетмейстер-постановщик
Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Дмитрий Брянцев задумал общий с Роланом Быковым кинопроект, в котором мне предложили главную роль. Загорелась. «Кто тебя отпустит на полгода на съемки, как не начальник?» — подмигнул Дмитрий Александрович, и я решила пойти к нему — в балетную труппу второго театра страны.
Надо сказать, что мое фото было в картотеке Ленфильма с десяти лет — с того момента, как стала сниматься в фильмах-балетах. Когда начинался международный проект Эмиля Лотяну, фильм «Анна Павлова», весь балетный мир нашей страны залихорадило. Любая балерина мечтала сняться хотя бы в крохотном эпизодике. Мне повезло — в 11 лет меня удостоили чести олицетворять балетную мечту Анны Павловой, доверили ключевую для смысла фильма роль.
К сожалению, Ролан Быков умер. Кино не сняли. Начинать в Театре имени Станиславского и Немировича Данченко было тяжело. Воспринимали меня как человека, пришедшего из театра «через дорогу», и привел меня худрук, что окружающим дополнительного удовольствия также не доставило. В этом театре царила «демократия». Я же была сложившейся балериной, и у меня имелись определенные установки. Сразу сказала, что «корифейские», то есть сольные партии третьего плана танцевать не буду, да и в кордебалет не встану! Даже если все вокруг станет «гореть синим пламенем»… Это не пафос, я заработала и заслужила определенный статус. Однажды ко мне подошел директор балета: «Если хочешь, чтобы к тебе нормально относились, снимай-ка все свои бриллианты и оставляй их дома. Тогда у тебя есть еще шанс вписаться в коллектив». Я отказалась. Для меня это
немыслимо, ведь я всегда на виду. В Большом это было — ах!!! Заходишь в театр и видишь, например, Марию Былову в мехах и бриллиантах, Галину Уланову, одетую как самая изысканная английская модница. Праздник для глаз!
А вот работать с самим Брянцевым мне понравилось. Он всегда оставлял люфт для балерины — давал возможность выразиться. Интересных и захватывающих постановок было много.
Личная жизнь тоже шла полным ходом. Я встретила Пашу, вышла за него замуж. У нас родилась Анита. Я окончательно осела в Москве. Перевезла из Петербурга родителей. Работа в театре, много разных интересных предложений, гастролей. Казалось бы, во всем идиллия. Но начались трудности дома. Паша — человек бизнеса. До поры до времени
он терпел балет как некую блажь, хобби любимой жены. А потом конфетно-букетное время незаметно закончилось, и все чаще я слышала фразы из разряда: «Дома нет продуктов. Не хочешь ли ты сходить в магазин»? В этом ничего страшного нет, женщина должна вести хозяйство. Я только «за»! Но дело в том, что эти слова звучали, например, тогда, когда уже надо было лететь в театр на спектакль. Павлу не нравилась моя занятость, поездки и «…вообще балет этот твой!» Появилась и раздулась до размеров маленького государства ревность. Кто-то Паше звонил, на что-то намекал… В какой-то момент мне просто надоело оправдываться, и после одиннадцати лет совместной жизни мы расстались. На самом деле ситуация была совершенно невыносимой, потому что никогда у меня не было в театре даже самого маленького флирта. А уж тем более большого, да еще и с
фигурой, способной серьезно влиять на мою карьеру, как пытались донести мужу. Я по сути своей женщина-партнер, женщина-бизнесмен. Ко мне даже самые большие ловеласы от балета в жизни никогда не приставали!
— Обрадовались, когда балет театра возглавил старый знакомый Филин?
— Безусловно. Ни капли не покривлю душой, если скажу, что Сережа в бытность танцовщиком был абсолютной душой коллектива. Его очень любили все. Получив высокую должность, он не набрался гонора, не растерял коммуникабельности. Свой человек в самом лучшем смысле слова! Даже эсэмэски до сих пор подписывает «твой худ.Друг». Мир балетных невелик, я общаюсь с Сережиной семьей, мамой, сестрой Леной, ее дочка учится с моей… Хотелось бы только, чтоб это правильно поняли. Потому как добрые
отношения не мешали Филину-руководителю сказать: «Эту роль не дам. Можешь начинать плакать». И я с огромным удовольствием рыдала у него на плече. А иногда настаивал на той или иной партии. К примеру, синьору Капулетти в балете «Ромео и Джульетта» я танцевать не хотела. Считала, что не готова к роли, партия технически сложная, драматическая очень. Филин мне сказал достаточно жестко: «Звезда моя, будешь танцевать, и закончен разговор». После первого спектакля я чувствовала себя так, будто по мне каток проехал. Энергетику выжали, как пасту из тюбика. Но зритель принял, зал плакал — а это всегда приятно!
— Анжелина Воронцова, ставшая известной в связи с ЧП, когда Сергею Филину плеснули кислотой в лицо, появилась в Театре имени Станиславского при вас?
— Да, ее дебют состоялся на сцене нашего театра. Сережа всегда говорил: «Звезд ищут!» И нашел на свою голову… Он действительно ездил на различные балетные фестивали и концерты, людей своих посылал. Про Воронцову заговорили тогда, когда Филин вернулся с конкурса «Арабеск». Он сиял: ««Я нашел такую талантливую девочку! Из нее можно сделать балерину!» Насколько я слышала, Сережа не только привез Анжелину из Воронежа и устроил в училище, но и перетащил в Москву маму Воронцовой, приложив усилия по ее трудоустройству.
С девочкой репетировали наши педагоги. Вы знаете, что такое — пошить балетные костюмы? Я лет восемь отработала в театре, прежде чем на меня впервые заказали костюм. Танцевала в чужих, как у нас говорят, из подбора. Индивидуально сшитые
костюмы в балете — уже статус. На Анжелину сшили полностью все наряды для «Эсмеральды». В этот балет и так попадают разве что суперзвезды, а если еще и с костюмами… Конечно, в театре циркулировали обсуждения в духе, что ставки на юную балерину велики. Было понятно: Филин делает приму для себя.
— СМИ усиленно намекали, что тут интерес Сергея Юрьевича был больше личный, чем профессиональный…
— Я не знаю, у кого вообще хватило ума пустить по свету такой убогий слушок! Сергей никогда не совершал непрофессиональных поступков. И уж тем более не стал бы опускаться до служебных романов! Его брак с Машей Прорвич — особая история. Они так долго к этому шли, так ценят свое счастье… Вот не поверю! Хотя я
понимаю, откуда у таких слухов ноги растут. Анжелина откровенно красивая девочка. И, кстати, не очень балетная, больше в стилистике Волочковой. Исторический костюм на ней сидит хорошо. Но рыхловата, на мой взгляд, для солистки. Возможно, Филин и смог бы заставить ее похудеть, вымуштровал бы…
Допускаю и мысль, что стороннему человеку действительно сложно понять сложившуюся ситуацию. Но такая опека в балетном мире — дело обычное, примеров можно вспомнить много. Тут нет грязного подтекста. Есть планы на будущее. Большое будущее. Были…
Кстати, несмотря на то что Анжелина толком и не общалась ни с кем, в театре она никому не понравилась. «Эта девочка еще преподнесет сюрпризы», — так говорили у нас.
И сюрпризы начались.
Когда Воронцова внезапно приняла решение уйти в Большой, театр тихо ахнул. Наглость неслыханная! Предательство чистой воды. Измена! Безусловно, все люди свободные, но есть такие вещи, как обязательства, благодарность за вложенные силы, общие планы… В конце концов, Анжелина появилась в Москве только благодаря Сергею. «Как же она могла так поступить, это же непорядочно!» — ахали наши балетные. «У каждого человека своя карма», — отмахивался Филин. Но все видели, как он почернел и сильно переживает.
Я уже говорила, что балетная колода тасуется очень причудливо. Буквально через полтора года после упомянутых событий Филин сам становится худруком балета Большого театра. Если честно, разговоров тогда много было.
Все подспудно ждали, что фортель, который выкинула девочка Воронцова, теперь поимеет свои последствия. Если на то пошло, худрук может сильно испортить жизнь балерине. По крайней мере в его власти не выпускать ее в сольных партиях. Но Филин должностью не воспользовался. Воронцова вышла на сцену Большого с сольными партиями, и это отметил весь балетный мир. И я лично слышала, как Сережиной позицией многие восхищались.
— Писали, что Одетту он ей все-таки не дал. Отказал в грубой форме — велел получше рассмотреть себя в зеркало… Что и закончилось, согласно одной из версий, кислотной атакой.
— Мне кажется, если бы она тянула Одетту, без которой девочке жизни нет, Сережа дал бы… Но не тянет, видно. И
вообще такая зацикленность на Одетте-Одилии разве что от молодости и недостатка ума. А оскорбить — это совсем не про Филина. Про зеркало он мог, наверное, сказать разве что в связи с необходимостью поддерживать форму. Но это настолько заурядная тема разговора между худруком и балериной!.. И мне Сергей говорил о надобности худеть. В формулировках от официальной: «Если ты немедленно не займешься собой, в партии такой-то я тебя на сцену не выпущу» до дружеской: «Свинка моя, ждешь распоряжения не пускать тебя в буфет?»
— Павел Дмитриченко, названный следствием предполагаемым заказчиком нападения на Сергея, в своем признании мотивом сформулировал «личную неприязнь на почве служебных отношений». А потом газеты написали, что
Анжелина — его гражданская жена, за интересы которой он мог вступиться, если ее все-таки зажимали…
— Я вот что скажу. После того как против Филина совершили отвратительное и мерзкое по своей сути преступление, некоторым стало выгодно спекулировать домыслами. Стоял за артистом кукловод — не стоял, спровоцировали его, нет ли… Какая разница? Я же вижу итог! И он кошмарен. Потому что никакая Одетта не стоит того, что пережили и продолжают переживать Сережа и его семья! Операции идут постоянно, будет он видеть или нет, неясно, как дальше, что?..
И главное: кому хорошо-то в итоге? Не мое дело прогнозировать чужую жизнь… Но люди-то все с глазами! В театре, насколько я слышала, с
Анжелиной никто не общается, да и в целом в балетном мире, видимо, стараются с ней ничего общего не иметь. Что касается ее сердечного друга танцовщика Павла Дмитриченко, вообще это обсуждать не хочу. Пусть следственные органы приходят к выводам. Если его не посчитали возможным отпустить на поруки, значит, есть веские причины, и давайте уже на этом тему «Одетт из Воронежа» закроем.
— Да, что-то трагичны истории про балетную любовь… Ваш развод с третьим мужем актером Дмитрием Исаевым тоже шума наделал прилично, поэтому не могу о нем не спросить …
— У нас получилась, на мой взгляд, история скорее про тонкости балетной дружбы, чем про балетную любовь. Вообще если бы попросили
охарактеризовать мое сегодняшнее отношение к Мите в одно предложение, я бы сказала: «Мне его сильно жаль». Хотя говорят, что жалость — тоже проявление любви… Ведь за третий брак я боролась даже тогда, когда уже не стоило этого делать. Что это, как не любовь с хорошей примесью балетного мазохизма?..
В самом начале отношений Митя пригласил меня на спектакль со своим участием — «Ленинградский романс». Я прихватила с собой балерину Оксану Рожок, человека, с которым дружила с восемнадцати лет. К ней он потом и ушел. Как ни парадоксально прозвучит, но я всегда считала, что мужчин много, а дружба одна и на всю жизнь. Ну две, если очень повезет. Мы же везде вместе были! Детские дни рождения, поездки на отдых…
Однажды на гастролях я купила себе черный свитер, узкие брюки с орнаментом и высокие сапоги. А через какое-то время приходит ко мне Оксана в абсолютно таком же наряде, разве что сапожки чуть другие. Посмеялись, мол, бывает же! Сейчас смотрю на тогдашнее фото — и оторопь берет. Я много раз слышала, что когда ты набираешь в профессии вес, рядом обязательно появляются странные люди — эдакие прилипалы, которые начинают питаться твоей жизнью. Но никогда не примеряла это явление на свои отношения с Оксаной. Хотя классика ведь! И правы оказались те, кто говорил, что нет артисток кордебалета, не мечтающих о жизни примы. Вот она и взяла из моей жизни все, что смогла, — образ, одежду, а в конце концов — мужа.
Смешная история вспомнилась. Уже после развода с Исаевым позвонил один очень известный актер: «Инна, вы не могли бы быть моим директором?» «К сожалению, продюсирую только мужей», — засмеялась я. Шутки шутками, но работать в таком качестве действительно могу только для близкого человека. Я проживала с Исаевым его жизнь, играла его роли, учила с ним его тексты. Дома у нас бесконечно разыгрывались актерские этюды. Муж все время вспыхивал, изображал, пробовал, ставил опыты… На каком-то этапе весь домашний «репертуар» свелся к сценке: «Я от тебя ухожу!» И Митя уходил, хлопая дверью. Любая другая после энного по счету раза послала бы его далеко и надолго. А я корила себя за несдержанность, писала эсэмэски, просила прощения. И это тоже балетное! Нас так учили. Больно? Терпи! Неприятно? Ищи выход! Амбициозный балетмейстер не виноват, сбившийся оркестр не виноват, партнер не виноват, даже если он уронил тебя
головой об пол. Ищи причину в себе!
— Почему вы сказали, что жаль Исаева?
— В Мите течет артистическая кровь, в нем есть кость, порода. В конце концов, он не бездарен! И несмотря на все это — где он, актер Дмитрий Исаев? Ау! Возможно, даже больше жаль своих собственных усилий, улетевших в трубу… За семь лет я слишком много в него вложила — души, чувств. Если бы Митя снимался в Голливуде, у меня хватило бы сил радоваться за него искренне, но… Мы живем в одном мире. Друзья рассказывают, что он плохо выглядит, мало играет в театре, попивает.
Конечно, гипотетически Митя может быть счастлив. В конце концов, он женился на Оксане, они даже обвенчались. Но счастливые люди ведь
не приезжают к бывшим женам с чемоданом четыре раза за четыре года?.. Просил пустить обратно, родить ему ребенка. Говорил про какие-то совместные проекты, кино, в котором я набрала уже приличный опыт… Конечно, объяснила ему, что это невозможно. Но опять стало ужасно жалко его.
— Вы и правда часто снимаетесь.
— Ну так с кино у меня, как вы поняли, с детства прекрасные отношения. Предложения от режиссеров поступали, когда мы еще с Митей женаты были. Но я отказывалась, предпочитая танцевать и заниматься его карьерой.
Первым сериалом, в котором я снялась, стал «Земский доктор». Играла прима-балерину, заканчивающую карьеру. Последней фразой моей героини было: «На пенсии жизнь только начинается».
Моя близкая подруга Лена Корикова шутила по этому поводу: «Смотри, не накаркай». И что вы думаете? Как раз после съемок в театре началось что-то несусветное, и я оформила пенсию. И ведь действительно жизнь началась!
Я продолжаю сниматься. В отличие от балета в кино мне интересны даже самые небольшие роли. Стараюсь учиться в процессе. Никогда не хотела разрывать свои отношения со сценой, зрителем, искусством. Так что кино – это моя дорожка к привычному, просто в другой форме.
— А что за «несусветное» началось в театре?
— Колода в очередной раз причудливо перетасовалась… Про наш театр всегда говорили, что это театр, имеющий своё лицо. А сейчас, по моему мнению, оно здорово скисло.
После потери Брянцева чудесный дом осиротел и растерялся. С приходом Зеленского из репертуара стали исчезать балеты Мастера: изредка дают только «Призрачный бал», хотя в новом сезоне этот уникальный спектакль прошёл на сцене всего один раз. Сейчас нет даже фамилии Брянцева на афишах. Грустно… Из Театра имени Станиславского вымывается его фирменный романтический стиль. Зато появился спектакль с суицидальным финалом про наркомана, слишком невзрачный, чтобы заменить «Эсмеральду» или «Лебединое озеро» великого Бурмейстера.
Когда новый худрук театра при всем честном народе произнес: «И вообще ваш этот театр… который не выговоришь, Станиславского и как его там…» — все были в шоке, а я испытала острое дежавю.
Мальчик из Тбилиси со своим «А чо?» изменился за годы не очень сильно. И что-то процесс облагораживания особого эффекта не возымел. В Мариинке, оказывается, до сих пор шутят: «Слышали новость? Игорь с женой таки дочитали номер Vogue до конца! Они это сделали!» Зеленский по-прежнему не трудится связывать слова по смыслу, что, впрочем, не мешает ему причислять себя к великой вагановской школе. Про то, что это была всего лишь двухлетняя стажировка, можно не уточнять. Правда ведь? Десять лет тратят на это люди. Десять! Наверное, только при этом условии парня из любой глубинки можно пообтесать, облагородить и выпустить в свет с лейблом «вагановский ученик».
Мне передавали, что один из его первых вопросов в театре был: а тут ли еще Гинкевич? Понимаю. Руководить
теми, с кем когда-то танцевал, уже непросто. А если они еще и помнят про стул, в сердцах брошенный педагогом в тебя, про отсутствие в тебе той самой школы, которой так нравится бравировать, про то, что ты там так и не стал одним из них… Я слишком много знала, чтобы не колоть глаза… Может быть, он еще и чувствовал: я по-прежнему считаю, что между нами колоссальная пропасть. И серой мышью не стану, невзирая ни на какие стратегические задачи. Не авторитет мне Зеленский, и точка! Конечно, это только мои догадки. Но в моменты наших редких встреч в театральных коридорах воздух становился… предгрозовым.
Поначалу информация о том, что от Новосибирского театра оперы и балета, которым уже успел поруководить Игорь Зеленский, остались «рожки и ножки» — полтруппы сбежало, —
воспринималась как тревожная, но это все-таки слухи. Потом и от нас народ начал растекаться. Превращение театра хореографов в театр менеджеров многих не устроило. Те, кто потише, уходили быстро, погромче — пытались выяснять. Появилась установка: кто старше 27 лет, пусть закроет за собой дверь. Разговоры про возраст заполонили коридоры. «А те скока лет?» — звучало уже над всем: целесообразностью, приличиями…
Один из самых уважаемых педагогов-репетиторов театра Вадим Тедеев упал прямо на уроке классического танца, в зале. Умер в окружении учеников. Многим не пошли на пользу разговоры о годах и пенсиях, многим…
Меня, как передавали, было обещано сгнобить. Конечно, любой художественный руководитель расчищает поле под «свой театр»,
такой, каким он его сам видит. Но никто на моей памяти еще не проходился по труппе бульдозером… Меня долго считали лицом Театра Станиславского. А балерина, не убоявшаяся худрука своего, вредна для репутации… Да и двух звезд один театр не терпит — это аксиома.
— А кто же вторая звезда?
— Ну… Игорь и сам танцует…
— Ему же 44, а как же установка про 27 лет?..
— Так это для всех остальных установка! И вот станцевала я «Каменный цветок», балет, одну из главных партий в котором Григорович в Театре Станиславского всего за год до этого восстанавливал на меня. И буквально следом получаю бумагу о направлении на переаттестацию по
причине «потери профессионализма». Испытание это я преодолела, но все равно в итоговом заключении было сказано, что учили меня плоховато. Смеялась, наверное, вся Москва, особенно зрители и коллеги, которые меня знают и любят, чьи цветы, аплодисменты и комплименты я принимала в достаточном количестве.
Если школа есть, уйти от нее сложно даже при желании. Это уже часть тебя, твоя природа. Впрочем, я посчитала, что объяснять это «водителю бульдозера» и утруждаться не стоит. За последний год из балета Театра Станиславского уволились 30 человек. Это как если бы из живого организма спустили кровь…
Получается, от ухода Сережи Филина пострадали все. И мы, и он. Я вообще считаю его переход в Большой серьезной ошибкой, хотя говорят же у
нас — если зовут в Большой, нельзя не пойти… Но теперь уже не суть. Сейчас главное, чтобы он поправился, а в том, что будет востребован, я не сомневаюсь.
Жаль Театр имени Станиславского, потому что пружина не может сжиматься бесконечно. Жаль Большой. Потому как разные слухи сейчас ходят. И если они окажутся верными и БТ возглавит человек, после которого остаются выжженные поля… И без того обидно, что великий русский балет ассоциируется теперь во всем мире не с «бриллиантами Григоровича», а с гнусными и подлыми ЧП и кадровыми войнами…
Благодарим ресторан «Турандот» за помощь в организации съемки.